"Имя мне Месть" (Драма, PG-15. Герои: Руби и др. оригинальные персонажи)

[***Орден Падших***]

Работа была написана для конкурса "To be continued...", проводимого на сайте tv-supernatural.ru.
__________________________________________________

Название: «ИМЯ МНЕ МЕСТЬ »
Автор: KGB
Жанр: драма
Рейтинг: PG-15
Предупреждение: Использованы элементы сцены казни периода средневековья, смерть персонажей.
Персонажи: Руби (Хэлена Суорен), герои ее воспоминаний: отец, мать, сестра Абигаль Суорен, Джон Соэн.
Дисклеймер: Эрик Крипке, персонажи воспоминаний – авторские.
Таймлайн: Дорога Сэма с Руби к монастырю, эпизод 4.22
Размер: миди
Статус: закончен

Женщина-Месть – как осиное жало,
Даже погибель свернуть не заставит.
Женщина-месть – это холод кинджала,
Мести своей ни за что не оставит.
Женщина-месть – бесконечности ужас,
Даже века не способны исправить.
Женщина мстит… И никто ей не нужен.
Даже столетия простить не заставят.
Женщина-месть – почему же неслышно
Плачет она за закрытою дверью?
Женщина-месть полюбила… Так вышло:
«Как же ему отомщу-то теперь я?»

Иногда мне кажется, что все происходящее – это часть моего прошлого, только какая-то серая, блеклая. Почему-то много веков тому солнце было ярче, небо чище, трава сочнее, люди добрее. Нам бывало больно – и не находилось доктора, чтобы уколоть спазмалитики, но мы не знали наркотиков, погубивших полпланеты. Нам было страшно, и мы умирали в муках, рожая детей – но выжившие были сильными и здоровыми.
Мир, мир, мир… Шарик ты мой! Куда же ты катишься-то?


Я не уверена, что много лет назад поступила правильно. Может быть, если бы я тогда оказалась сильнее, или слабее – но религиознее, то не была бы сейчас тем, чем стала. Ай, размышления. Прерогатива прошлого. Кому она нужна… Хотя, прошлое – это личный клад каждого, ценная безделушка, так сказать. Бережешь ее, как зеницу ока, изредка достанешь из закромов памяти, полюбуешься, да и назад опустишь – напялить-то все равно некуда.

О, черт – что ж ты на дорогу не смотришь, а? Сэм?! Не хочу я еще раз умирать сегодня – настроения нет. Да и тебе еще многое нужно успеть… О-па-па… Кто это у нас пытается позвонить? Дин? Ну уж нет. Пока не доедем до места – никаких звонков… Голосовое? Чудно. Ежели не поработали над ним рукокрылые ботаники – займусь я, хоть тут у нас общая заинтересованность, они не станут мешать.

Темно. Вообще, я очень люблю темноту, и всегда любила… Всегда, но не в тот год. Тогда… Это была зима, кажется… Нет, зиму мы пережили, тогда пала лошадь, и папа волоком таскал хворост, чтобы отопить домишко. А мы с Эби вышивали. Мама вышивать учила. Смешно – Эби все удавалось с первого раза, а я… Неудачная была какая-то. Эби слыла первой мастерицей, ее гобелены покупали даже в графский дом. Тоненькие пальчики легко находили нужные точки на полотне, превращая его в дивную картину. А еще у Эби был Джон. Он попал в наш дом по воле судьбы, и разом мир разделился на две части. До и после его появления..
Помню, как мне было страшно в тот роковой вечер. За окном совсем стемнело, а папа все не возвращался. Я ждала его, чувствуя, как немеют ноги, вздрагивая от каждого мало-мальски слышимого шума за дверью, напряженно вглядываясь в сугробы перед окном… Но его не было… А знала же, папа заболел, его знобило, но он взял сани и ушел за хворостом. Я ждала, чувствуя дикую беспомощность, холодея от собственных мыслей, с трудом тыкая иглу непослушными пальцами, исколовшись до крови, а в животе назойливо ныло, почти жгло. Это жжение возникало каждый раз, когда приходилось ждать маму или папу, задерживавшихся где-то там, в темноте. И сколько помню – ничего не могла с этим поделать. Вот и сейчас…И не знала же, что судьба подбросит мне подарок, который станет единственным светлым лучиком короткой жизни и самым страшным проклятием… Джонни…
Джонни в тот вечер возвращался из города по старой, заброшенной дороге… Да, милый, именно тебе я обязана теми двумя годами жизни, которые еще достались моему папе.
Мы сидели за столом, пытаясь в бледном свете лучины рассмотреть соединения утка и основы, когда в дверь постучали. Ты вошел – высокий, запорошенный снегом, и почти втащил через порог обессилевшее тело чужого тебе старика… моего отца… В этом был весь ты. Тогда я впервые поняла, что значит «любить». Ты просидел с нами до утра, помогал сбивать жар, вносил воду, поддерживал огонь в очаге. Тогда ты впервые увидел при свете огня аквамариновые глаза моей сестры.
О, Джонни, Джонни. А я ведь тебя любила. Сын пастора, красавец, умница. Ты умел читать и привозил из города книги. Потом мы сидели втроем под старой грушей, и ты рассказывал чудные истории. Точнее, сидел ты с Эби, а я – как прихвостень – цеплялась к вам, чтобы вот так наслаждаться словами о неизведанных землях, смотреть на самого красивого мужчину в моей жизни. Жизни? А, ну да. Том куске времени, который пришлось протопать по этой земле.

Сэмми, ну что же ты, а? Сэмми, Сэмми, доверчивое дитя. Уже и непорочным тебя назвать сложно. А как же сладко твои губы касаются моей кожи… Моя частичка – капелька души, на вид и вкус – ну точно кровь. Ты думаешь, что пьешь кровь… Смешной мой… Это ты душу мою по капле в себя вбираешь. Ну что же ты так расстроился, а? Мальчик! Дин не стоит и мизинца твоего, поверь мне! Ну, послушал сообщение… А что ты, собственно, ожидал? Да-да, вот всегда так… Эх… Все люди такие – и во все времена. Вот помнится, Джонни…

Ай, Джонни! Как же я тебя любила! Ты стал ангелом-хранителем нашей семьи. Пастор принял моего папу на службу, в осень мы купили пару лошадей, смогли убрать поле… Тогда, в жатву, я в первый раз увидела твое тело так близко. Смуглое, высушенное тяжелой работой, изнурительным сельским трудом, потемневшее от лучей солнца, гибкое, желанное. Ты был с Эби… Был с ней на сеновале кузницы – там, за лесным озером. Вы и не подозревали, что я вас видела. Да, я следила за сестрой – но как я могла не следить? Ну ревность это была! Ревность. Банальная, детская и простая. Как же я хотела быть на ее месте! Как же я хотела, чтобы твои руки ласкали меня – не ее! Джонни… Как было жаль тебя – окровавленного, униженного, лишенного человеческого облика – когда повозка смертников достигла центральной площади, где у огромного столба уже ожидала своей очереди куча хворосту. Ты не кричал, не просил пощады. Ты не мог кричать. Твой язык остался там, на полу, в комнате фантазий инквизитора. А как прекрасные были твои глаза, освещенные красноватыми отблесками пламени. Ты увидел меня в толпе. Как ты смотрел… Никто и никогда не смотрел на меня ТАК после того. Смотрел, пока огонь охватывал твое тело…

Черт, Сэмми, уже приняли решение – ну что ты все сомневаешься? Все. Обратной дороги нет. Так как, а? Умничка! Славный мой мальчик! Если бы ты знал, как же много значишь для меня. Никто и никогда для меня не значил столько… Может, только Эби…

Эби, милая. Ласковая, красивая девочка. Мы были так похожи в раннем детстве, что нас различал с трудом даже отец. Потом, кажется, мне было шесть, бабка сказал маме – тихонько, но я это услышала: «Знаешь, Эби наша вырастет настоящей красавицей». Я сидела за мешками с кукурузой, крепко вцепившись зубами в руку. Как хотелось выскочить из своего убежища и закричать, заорать: «А я? Как же я?» Наивный ребенок. Я не понимала тогда, что близнецы способны со временем меняться, настолько сильно, что не каждый и поверит. Мы менялись. Эби становилась белокурой красавицей с голубыми глазами, широко расставленными, веселыми, вздернутым носиком и чувственным пухлым ртом. А я… Мои глаза с возрастом стали серыми, слишком широко расставленными, круглыми. Как я плакала, когда меня впервые назвали «рыбой». Мои волосы, трансформировавшись из детского одуванчикового пуха, стали блекло-русыми, ровными, не больно-то и густыми, я почти ненавидела их, и нос – слишком большой, вздернутый кверху, усыпанный крупными коричневыми веснушками, и широкий тонкогубый рот… Я была рыбой, Эби – пташкой. Но я тоже любила, и хотела, чтобы любили меня.

Сэмми, даже не думай. Поздно. Слишком поздно. Зачем оглядываться? Ты опоздал со своими детскими сомнениями. Ящик Пандоры открыт. Да, мальчик? Ну что ты смотришь? Твои губы чуть шевелятся… Губы, как же их люблю! Они нежно касаются моего запястья, так тепло, чуточку щекотно. Ты слизываешь капли яда, как нектар, чувствуешь, как солоновато-приторный, глубокий вкус охватывает рот, давит, словно раскаленный свинец, попадает в желудок. Ей было так же больно, наверное…Маме. Но я не понимала этого – как любить юношу женщине под сорок, изнуренной тяжелой жизнью и работой, лишенной блеска внешней оболочки.

Мама… Ты всегда считала меня своей тенью – жалкой, неутомимой бледной тенью. Ты сердилась, если я рассматривала свое лицо в зеркале, и говорила, что я должна гордиться добрым сердцем. А я хотела гордиться пушистыми волосами, очаровательными пухлыми губами и аквамариновыми глазами, как Эби… Но и сестру ты называла дурнушкой. Я помню, как она рыдала в тот день, когда отец привез нам с ярмарки платья. Желтое – мне, розовое - Эби. Она вбежала в кухню, где ты стряпала, хохоча взахлеб от забытого ощущения счастья, ее глаза молили: «Мама! Мамочка! Да посмотри же на меня! Скажи, как я молода и хороша!». Ты вытерла передником руки, осмотрела с ног до головы свежую красоту пятнадцатилетней девушки и пробормотала: «Я была права. Розовый цвет ужасно полнит». Эби проплакала всю ночь. Я слышала, как она всхлипывала, видела в лунном свете, как вздрагивают худенькие плечики. Мне было безумно жаль ее. И тогда я поняла, что ненавижу тебя. Я не знала, чем не угодила тебе кроткая и ласковая Эби…

Сэмми, да-да, ты прав… Дин ужасно тебе завидует, даже не представляешь, насколько. Ну что с него взять-то? Неудачник, который сломался при первой же возможности, который наслаждался стонами, как иные – звуками музыки. А сейчас… Он делает все, чтобы ты оставался ведомым. Подумай! Да он лавры пожинает единолично еще с тех пор, как вы оставались в мотеле, ожидая папу с охоты, а ты – ты хотел увидеть маму…

Мама… Мы никогда не задумывались над тем, как вы жили с папой. Папа был святым. Сколько он видел, понимал – и молчал… Видел, как мать становится все злее и раздражительнее, как рядит нас в лохмотья – только бы казаться чуточку моложе. Она была старой. Такой старой, что и сама не подозревала. Почему-то я помню ее волосы – такие же, как у меня, прямые, негустые, да еще и высохшие, поредевшие от трудов и рождения детей. Но душа твоя, запертая в разрушающем храме, кричала, молила, вопила о том, что ей так хочется жить полной жизнью молодой женщины. Как ты любила приходить в комнату к нам с Эби, когда в гостях был Джонни. Ты сидела и смотрела на него, глотая желчь, размышляя о том, как тебе хотелось оказаться рядом с ним, гладить, целовать, любить. Я помню ту ночь, когда ты выскользнула из дома, закутавшись в плащ, и верхом умчалась в темноту. Отца не было дома – они с пастором уехали за новым распятием для церкви. Тогда я прошмыгнула в окно, и прямиком бросилась через поле к озеру. Я знала, что найду тебя там. Этот бег… Я до сих пор чувствую, как жестокая стерня впивается в босые ноги, как горячие капли стекают с израненных ступней, оставляя кровавые следы в пыли… Я была права. Вы были у озера. Джонни – сдержанный, необыкновенно красивый, держал за повод своего серого испанского мерина, слышал тебя – спокойно, внимательно – как умел слушать только он. И ты говорила, говорила, говорила – о том, как любишь его, как готова отдать ему свое тело и душу – только бы видеть рядом… О том, что Эби не любит его и не может полюбить – ведь она… ведьма? И ты ударил ее. Наверное, впервые в своей жизни ударил женщину. Она упала под ноги лошади, всхлипнула, медленно встала… Как страшно звучали в темноте слова: «Будь ты проклят вовек, Джон Соэн. Ты узнаешь, что значит месть отвергнутой женщины!»

Сэм, прости, отвлеклась. Да, все верно. Ты поступаешь правильно. Не стоит ничего менять. Скоро свершится предписанное легендой – и мир освободится. Он будет свободен и прекрасен, как весенний луг, залитый лучами солнца. Как любовь, лишенная предрассудков и преград…

Любовь… Джонни, если бы я тогда знала, что моя мать тебя любит. Впрочем, все свершилось так, как должно было. Ты был настоящим мужчиной. Когда Абигаль обвинили в ведьмовстве, ты пришел в наш дом, ты защищал Эби до последнего вздоха, ты сел вместе с ней в повозку инквизитора. Уже после я узнала: сестра под пыткой подписала признание, ей вынесли приговор – и ты назвался ее учителем, чтобы разделить страдания и умереть вместе с ней. Сестра погибла в ночь перед казнью. Я знаю – ты купил ей легкую смерть ценой золотого кольца, остававшегося на единственном уцелевшем пальце. Ее убили быстро, проткнув ножом худенькое, измученное тельце. А ты… Ты взошел на эшафот, смеясь в глаза всему миру, злорадно улыбаясь разбитыми губами. Ты победил. Вы уходили вместе. Она не мучилась… Ты сделал самый большой подарок – который только мог – безболезненную смерть – своей любимой. Моей сестре. Сестре, которая не сумела понять, когда нужно отступить. Сестре, которая не захотела увидеть во мне женщину, способную любить. Слышишь, Эби? Ты искала кого угодно! Жилетку, подружку, но не женщину. Но тогда мне было все равно. Я потеряла разом двоих людей, значивших больше всего в моей жизни. Эби и Джонни. Остальное не имело смысла.

В ту самую ночь, только год спустя, умер папа. Мне казалось, он до последнего дня не оправился от смерти Абигали. Чума убивала его долго. Он до самой последней минуты верил, что справится. Папочка… Никто и никогда не любил меня, как папа. Он гладил меня по щеке и шептал: «Милая! Все будет хорошо! Ты только не плачь!» - а я заливалась слезами, не зная, как остановить весь этот кошмар. Папа умирал так мучительно, что небо дважды заливалось кровью заката, прежде чем он спустил последний вздох. Потом я узнала, что у мамы есть мужчина. После похорон папы на третий день он пришел к нам в дом – якобы помочь прибраться – и остался навсегда. Мама заплела волосы (она даже не обрезала косу в знак траура!) – а бабка только посмеивалась в кулак: «Хорош зять! Не забывает старухе с ярмарки принесть бутылку эля!» Я ненавидела его. Никогда не испытывала такой ненависти – ни до, ни после случившегося. Мама… Я бы никогда не поверила, что способна на ЭТО… Но той ночью, когда ваши стоны разбудили весь дом, я услышала, как ты сонно пробормотала: «У тебя такие же волосы…» О да! Волосы моего отчима были великолепны – золотистые, тугие локоны, спускающиеся до самых плеч… Как волосы Джонни… И тогда я впервые отчетливо осознала, кто убил Эби и Джонни. Мозаика, разбросанная в мозгу, сложилась в яркую, отчетливую картинку.
Я ждала своего часа долго. Так долго, что твое внимание притупилось, и ты сочла меня откровенной глупышкой. Но нет. Я просто ждала так, как только демон умеет ждать. В ту ночь умер отчим. Его кровь… Освобожденная, горячая, она хлынула из разодранного горла… Она бурлила, как родник, живая, смертная… Заливала простыни, пол, кровать. А потом вошла она. Мама. Та, что дала мне жизнь. Она заслужила особенного уважения. Ты не догадывалась о том, что в моем тоненьком теле давно живет нечеловеческая сила ярости и ненависти, которая давно называла меня по имени: «Месть». Ты не успела вскрикнуть, когда обух топора с силой опустился на голову. Но это был далеко не конец. Ты умирала долго. Как бережно стаскивала я тебя в подполье, холодное, темное – то, где отбывали часами и днями незаслуженные наказания мы с Эби… Не знаю, насколько долго может прожить женщина, запертая в подвале пустого дома. Сгоревшего дома. Сгоревшего вместе с бабкой, так и не сумевшей выбить запертую дверь своей комнаты…

Сэмми… О нет… Ну и невовремя принесло его сюда… Не получится! Ты не сможешь помешать! Дин! Нет! Это тебе говорю я! Хэлена Суорен! Ты не…

Эби? Дорогая, рада тебя видеть! Да-да, это тело было слишком изношено, да и поднадоело мне, если честно. Правда, так спешно покидать сосуд – фи… Неприятно, больно и чуточку стыдно. Ну что ты, сестричка? Убираемся-ка отсюда, сейчас будет жарко! Ах, так… Ну что же… Все верно… А я… Я знаю, что делать дальше.

@темы: *KGB*, Работа конкурса "To be continued..." (tv-supernatural.ru), Драма, Фанфикшен